Дневник - Страница 5

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Каждый раз, когда кто-нибудь просит столик девять или десять – тот, что возле камина, – а потом поднимает сучий скулеж из-за дыма и из-за того, как тут все-таки жарко, тебе нужно выпить. Просто глоточек, сойдет что угодно. Кухонное вино вполне сойдет для твоей бедной толстухи-жены.

Это один день в жизни Мисти Мэри, королевы рабов.

Еще один самый длинный день в году.

Это игра, в которую может сыграть кто угодно. Это просто Мистина персональная кома.

Пара порций спиртного. Пара таблеток аспирина. Повторить.

В «Столовой Дерева и Злата», напротив камина, окна смотрят вниз, на береговую линию. Половина шпатлевки высохла и затвердела, раскрошилась, пока стылый ветер не засвистал внутрь сквозь щели. Окна потеют. Сырость скапливается на стеклах и стекает вниз, в лужу, пока пол не пропитывается насквозь, а ковер не начинает смердеть, как кит, выброшенный на пляж и провалявшийся там две последние недели июля. Вид за окном: горизонт загроможден рекламными щитами с теми же торговыми марками фаст-фудов, солнечных очков, теннисных туфель, которые ты видишь на обломках, что отмечают линию прилива.

Оседлавших каждую волну, ты видишь их – окурки.

Каждый раз, когда кто-нибудь просит столик четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать, что возле окон, а потом принимается жаловаться на промозглый сквозняк и на вонь от болотистого, мокрого ковра, когда они ноют, прося другой столик, тебе приходится выпить.

Этот летний народ, их Священный Грааль – идеальный столик. Жреческий трон. Позиция. Место, где они сидят, всегда хуже, чем то, где их нет. Тут такая толкучка, что пробираясь через столовую, ты получаешь под дых локтями и тазовыми костями. Тебя шлепают кошельками.

Прежде чем мы двинемся дальше, у тебя может возникнуть желание надеть какую-нибудь дополнительную одежду. Накопить в организме побольше витаминов группы «В». Может, обзавестись дополнительными мозговыми клетками. Если ты читаешь это на публике, прервись, пока на тебе не окажется твое самое лучшее нижнее белье.

И даже еще раньше тебе может захотеться подать заявку на пересадку донорской печени.

Ты видишь, к чему все это ведет.

Именно к этому привела вся жизнь Мисти Мэри Кляйнман.

Имеется бесконечно много способов самоубийства, не влекущего немедленной смерти.

Каждый раз, когда некая дамочка с материка заходит в столовую с группой своих подружек – все они стройные и загорелые, и все они вздыхают по поводу деревянных панелей, белых скатерок, хрустальных ваз, наполненных розами и ветками папоротника, по поводу антикварного столового серебра, – каждый раз, когда кто-нибудь говорит: «Ну, вам стоит подавать вместо телятины тофу!» – опрокинь рюмку.

Эти стройные женщины – порой по уикендам ты видишь их мужа, крепыша-коротышку; он потеет так сильно, что черный чубчик, наспреенный им на залысину, стекает вниз по его затылку. Густые реки темного ила, что пачкают сзади воротничок его рубашки.

Каждый раз, когда одна из местных морских черепах заходит сюда, теребя жемчуга на сморщенном горле – дряхлая миссис Бёртон, или миссис Сеймур, или миссис Перри, – когда она видит каких-то худых загорелых летних женщин за ее собственным, личным, любимым с 1865 года столиком и говорит:

– Мисти, как ты могла? Ты знаешь, я всегда захожу сюда в полдень по вторникам и по средам. Право же, Мисти… тогда тебе приходится опрокинуть две рюмки.

Когда летняя публика просит кофе со взбитыми сливками, или хелатное серебро, или стручки рожкового дерева, или что угодно на основе сои, – опрокинь еще рюмку.

Если они не дают чаевые, опрокинь другую.

Эти летние женщины. Они так жирно подводят черным карандашом глаза, что кажется, будто на них очки. Они подводят губы темно-коричневым карандашом, а потом едят, пока помада вся не сотрется. Остается столик, полный тощих девчонок, у каждой – грязное кольцо вокруг рта. Их длинные загнутые ногти – пастельного цвета иорданского миндаля.

Если на острове лето, а ты всe равно должна топить чадящий камин, сними что-нибудь из одежды.

Если льет дождь и окна дребезжат от промозглого сквозняка, надень что-нибудь из одежды.

Пара порций спиртного. Пара таблеток аспирина. Повторить.

Когда мать Питера заходит с твоей дочкой Табби и ждет, что ты обслужишь собственную свекровь и собственного ребенка, словно их собственная личная рабыня, опрокинь две рюмки. Когда они обе сидят себе там, за столиком восемь, и Бабуся Уилмот говорит Табби:

– Твоя мама стала бы знаменитой художницей, если бы только постаралась, – опрокинь рюмку.

Эти летние женщины – их кольца с брильянтами, их кулоны, их теннисные браслеты, все брильянты тусклы и жирны от средства против загара, – когда они просят спеть им «С днем рожденья тебя», опрокинь рюмку.

Когда твоя двенадцатилетняя дочь поднимает взгляд и зовет тебя «мэм» вместо «мамы»…

Когда ее бабушка Грейс говорит:

– Мисти, милая, у тебя было бы больше денег и самоуважения, если б ты вернулась к мольберту…

Когда вся столовая слышит это…

Пара порций спиртного. Пара таблеток аспирина. Повторить.

Всякий раз, когда Грейс Уилмот заказывает к чаю роскошный комплект сандвичей со сливочным сыром и козьим сыром плюс грецкие орехи, растертые в нежную пасту и намазанные на тонкий, не толще бумаги, тост, она только пару раз надкусывает их и оставляет гнить, а потом записывает на счет и это, и чайник чая «Эрл Грей», и кусок морковного пирога, – она записывает все это на твой счет, и ты даже не догадываешься, что она так сделала, пока твоя зарплата не оказывается равной лишь семидесяти пяти центам после всех вычетов, и порою в конце недели ты оказываешься должна гостинице «Уэйтенси», и когда, наконец, до тебя доходит, что ты – издольщица, попавшая в ловушку «Столовой Дерева и Злата», скорее всего до скончания своих дней, тогда опрокинь пять рюмок.