Дневник - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Звучит знакомо?

Если сейчас ты немного сбит с толку, расслабься. Не дергайся. Вот все, что тебе нужно знать: это – твое лицо. Это то, что, по твоему мнению, известно тебе лучше всего.

Это три слоя твоей кожи.

Это три женщины твоей жизни.

Эпидерма, дерма и жир.

Твоя жена, твоя дочь и твоя мать.

Если ты читаешь это, добро пожаловать обратно в реальность. Вот во что вылился весь баснословный, безграничный потенциал твоей юности. Все это невыполненное обещание. Вот что ты сделал со своей жизнью.

Тебя зовут Питер Уилмот.

Тебе нужно понять то, что ты оказался жалким мешком дерьма.

23 июня

Женщина звонит из Сивью, чтобы сказать, что ее бельевой шкаф пропал без вести. В прошлом сентябре в ее доме были шесть спален, два бельевых шкафа. Она уверена в этом. Теперь остался только один. Она приезжает сюда, чтоб открыть на лето свой пляжный домик. Она отбывает из города с детишками, нянечкой и собакой, и вот они здесь со всем своим барахлом, и все их любимые полотенца пропали. Исчезли. Пшик.

Бермудский треугольник.

По ее голосу на автоответчике, по тому, как она визжит все пронзительнее, пока в конце каждого предложения не начинает звучать как сирена воздушной тревоги, ты можешь определить, что она трясется от ярости, но по большей части напугана. Она говорит:

– Это какая-то шутка? Пожалуйста, скажите мне, что кто-то заплатил вам, чтобы вы это сделали.

Ее голос на автоответчике, она говорит:

– Пожалуйста, я не стану звонить в полицию. Просто верните все, как оно было раньше, о’кей?

Заглушаемый ее голосом, неясный на его фоне, слышится голос мальчишки, канючащий:

– Мама?

Женщина – трубка отставлена в сторону – она говорит:

– Все будет хорошо.

Она говорит:

– Сейчас главное – не впадать в панику.

Погода сегодня – нарастающая тенденция к отрицанию.

Ее голос на автоответчике, она говорит:

– Просто перезвоните мне, о’кей?

Она оставляет свой телефонный номер. Она говорит:

– Пожалуйста…

25 июня

Вообразите, как маленький ребенок нарисовал бы рыбью кость – скелет рыбы с черепом на одном конце и хвостом на другом. Между ними – длинный хребет в перекладинах ребер. Это как раз такой рыбий скелет, какой бывает в зубах у кошки-мультяшки.

Вообразите себе эту рыбу как остров, что усеян домами. Вообразите домики-замки, как их нарисовала бы маленькая девчушка, живущая в трейлерном поселке – большие дома из камня, на каждом – лес печных труб, каждый дом – горный кряж разномастных скатов крыш, флигелей, башенок и фронтонов, которые дружно вздымаются выше и выше, к громоотводу на самой вершине. Крытые шифером крыши. Затейливые ограды из чугунного литья. Фантазийные домики, обремененные эркерами и слуховыми окнами. А повсюду вокруг – совершенные сосны, розарии и краснокирпичные тротуары.

Буржуазная греза нищего дитятки из семьи белого отребья.

Этот остров был точно таким, о каком мечтал бы ребенок, растущий в каком-нибудь трейлерном поселке – скажем, в дыре вроде Текумсе-лейк, в штате Джорджия. Этот ребенок, бывало, гасил весь свет в трейлере, пока мама была на работе. Девочка падала навзничь на напрочь свалявшийся оранжевый ворс ковра в жилой комнате. Ковер смердел так, словно кто-то ступил в собачье дерьмо. Местами оранжевый цвет сменялся черным от сигаретных ожогов. Потолок был в потеках воды. Девочка скрещивала руки на груди и грезила о жизни в том сказочном месте.

Это было то время – кромешная ночь, – когда уши слышат малейший шорох. Когда можно больше увидеть закрытыми, а не распахнутыми глазами.

Рыбий скелет. С того первого раза, как ей попал в руки мелок, она рисует именно его.

Все то время, пока девочка росла, ее мамы, возможно, ни разу не было дома. Она никогда не знала своего папу, и, может, мама работала сразу на двух работах. Одна работа – на дерьмовом заводе по производству изоляционных стеклопластиков, другая – шлепать в плошки жратву в больничной кафешке. Конечно, ребенок грезил о месте, похожем на сказочный остров, где люди совсем не работают, разве только ведут хозяйство да собирают дикую голубику и всякую всячину, прибитую к берегу. Вышивают носовые платки. Занимаются икебаной. Где каждый день не начинается будильником и не кончается телевизором. Она воображала эти дома, каждый дом, каждую комнату, изукрашенные резьбой края каждой каминной полки. Узор, образуемый паркетинами на полу. Творила все это из пустого воздуха. Изгиб каждой настольной лампы или водопроводного крана. Каждая плитка кафеля, она могла представить ее. Вообразить ее, поздно ночью. Каждый узор на обоях. Каждую кровлю, лестницу и водосточный желоб – она рисовала их пастелью. Раскрашивала цветными мелками. С каждого кирпичного тротуара самшитовой изгороди она делала набросок. Заливала его акварелью зеленой и красной. Она видела все это, воображала в мечтах. Она безумно желала этого.

С тех самых пор, как она впервые смогла держать в руках карандаш, она всегда только это и рисовала.

Вообразите себе эту рыбу лежащей черепом на север, хвостом на юг. Хребет перекрещен шестнадцатью ребрами, торчащими на восток и на запад. Череп – деревенская площадь, паром выходит и входит в гавань, которая – рыбья пасть. Рыбий глаз пусть будет гостиницей, а вокруг него – бакалейная лавка, скобяная лавка, библиотека и церковь.

Она писала маслом улицы с обледеневшими деревьями. Она писала их с птицами, летящими с зимовья, у каждой в клюве – песколюб или сосновые хвоинки, чтобы свить гнездо. Потом с цветущими наперстянками, что выше людей. Потом с подсолнухами, еще высоченнее. Потом с листвой, по спирали летящей вниз, и с землею под ней, бугорчатой от каштанов и грецких орехов.